Куприн обладал удивительной способностью как-то по-детски радоваться, и эта черта его характера очень трогала, в ней сказывалась чистота сердца и непосредственность.
Есть писатели, упоминание имени которых не дает говорить гадости. Это про Толстого или Достоевского можно спорить, нравятся их произведения или не нравятся, хотя к славе обоих наши вкусы не добавят ничего. А есть те, которых или любят нежно, или не понимают с первой страницы, после чего закрывают книгу. Нежность или равнодушие, но не спор вокруг – это был удел Александра Куприна.
Он родился 7 сентября 1870 года, в селе Наровчат – старейшем в Пензенской губернии. Отец был дворянином и не самым удачливым чиновником, мать происходила из рода татарских князей. Отец умер через год после рождения Александра, и мать переехала в Москву. Впоследствии каждый раз, когда речь шла о каких-нибудь происшествиях и даже «бесчинствах» (а это сопутствовало Куприну постоянно), Александр Иванович говорил о своем неуемном татарском нраве. Ему это нравилось, хотя жена его, женщина строгая, часто говорила, что он просто ищет предлог выпустить пар-дым-страсти и оправдать дурные привычки.
Его метания по миру, по партиям, военным кампаниям и кабакам любого города, где он оказывался, сейчас уже воспринимаются весьма размыто, как акварель, на которой поручик куда-то мчится, красивый и подтянутый, и только шепот слышен зрительский, от дам: «Ах, какая осанка!». Юрий Григорков, оказавшийся в 1919 году в Гельсингфорсе редактором «Новой русской жизни», с которой сотрудничал Куприн, вспоминал о первой встрече с писателем так: «Широкоплечий, коренастый человек среднего роста с неизгладимыми следами стройной военной выправки. (…) Никогда не забуду первого его быстрого взгляда, который он на меня бросил. Это продолжалось одно мгновение, но мне казалось, что это тянется без конца. Острый, сверлящий, холодный и жестокий взгляд вонзился в меня, как бурав, и стал вытягивать из меня все, что есть во мне характерного. (…) Если бы пыль, втягиваемая в трубу пущенного в ход пылесоса, могла чувствовать, то ее ощущения, вероятно, были бы похожи на мои».
В газете «Новая русская жизнь», кстати, печатался генерал Адариди. Он возглавлял дивизию, в которой был полк «с Куприным». Генерал рассказывал, что у него была огромная папка про купринские нарушения правил. Он был уверен, что в папке нашлись бы все персонажи купринского «Поединка». А однажды «Поединок» чуть не привел к настоящей дуэли. В эмиграции Куприн возвращался с друзьями из пригородного ресторана в Париж. Возник разговор, какой рассказ Куприна больше нравится собеседнику. Это был «Поединок».
- А как же «Гранатовый браслет»? – удивленно спросил Куприн, как рассказывает Лидия Арсеньева, бывшая с мужем свидетелями спора. Тут спорщик назвал историю браслета «неправдоподобной», а Куприн…
«- Что в жизни правдоподобно? - с гневом ответил Куприн. - Только еда да питье да все, что примитивно. Все, что не имеет поэзии, не имеет духа».
Спор продолжался. И тогда, чеканя слова, автор сказал, что «Гранатовый браслет» - быль. И вызвал спорщика на дуэль. Пока французский таксист вез этих непонятных иностранцев, Куприну было выговорено, что нельзя превращать друзей в тех людей, которых потом обвинят за гибель светила русской литературы. Спорщик отметил, что из него сделают Дантеса. Куприн пошутил, что Дантесом может оказаться он сам, он же всего лишь прозаик. На прощанье он сказал, что все-таки «Гранатовый браслет» - быль, пожелал спокойной ночи и попросил не сердиться на крутой нрав старика.
Умер он в Советской России, куда уехал в 1937 году. Ранее, когда в СССР отъезжал Алексей Толстой, писатель сказал: «Уехать, как Толстой, чтобы получать "крестишки иль местечки" - это позор, но если бы я знал, что умираю, что непременно и скоро умру, то и я уехал бы на родину, чтобы лежать в родной земле». Все произошло именно так. 25 августа 1938 года Куприна не стало, он похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища, рядом с могилой Тургенева.